8 декабря 2012 года исполнилось 75 лет со дня гибели в сталинских лагерях священника Павла Флоренского — философа, богослова, ученого и искусствоведа. К этой дате в Сергиевом Посаде 5 декабря был открыт , посвященный всем, пострадавшим за веру в годы Советской власти. О редко упоминаемых эпизодах жизни отца Павла, его философии и научных открытиях, о его мученической кончине в интервью корреспонденту журнала «Фома» рассказал внук русского религиозного философа и богослова, известный исследователь его творчества игумен Андроник (Трубачев).

— Отец Андроник, Флоренский известен большинству людей как религиозный философ. А как сам отец Павел мыслил соотношение философии и религии? Находятся ли они для него в отношении конфликта, или между ними существует гармония и сотрудничество?

— По Флоренскому философия возникает из лона религии. Философия — это попытка осмысления и, в какой-то степени, ослабления религиозной жизни. Напряженная религиозная жизнь в общем-то не требует такого осмысления. В целом Флоренский считал, что все в человеческой культуре возникает из религии, на религиозной почве. Например, одомашнивание животных. Для того чтобы приносить религиозные жертвы, людям были нужны животные. И чтобы не бегать каждый раз за ними по лесу, животных стали приручать. Или медицина — она по Флоренскому тоже возникла из религиозного культа. Первые медицинские учреждения появились при языческих храмах. Человек приходил в храм, получал там медицинскую помощь, исцелялся, приносил жертвы, шел к священнику — все одновременно.

Но очень часто отношения религии и философии понимаются как предельно конфликтные или как отношения непересекающихся множеств. Например, немецкий философ Хайдеггер считал, что религиозная философия — это бессмыслица, что-то вроде деревянного железа.

Для Флоренского наоборот, философия по мере укрепления ее связи с религией все более приближается к истине, потому что она, как и все остальное, живет религией и питается ее соками. По мере же ослабления ее связи с религией и религиозным культом, она действительно становится деревянным железом.

— А что говорил Флоренский о соотношении науки и религии? В чем специфика науки по сравнению с религией?

— Специфика, я думаю, и в предмете познания, и в способах познания мира. Есть художественный способ познания мира, а есть научный. Если наука коренится в религии, она действует не рациональными, а разумными методами. Сугубо рационалистический метод противоречит религиозному пути. Путь разумный же коренится в вере. Флоренский имел свой, совершенно уникальный способ познания. Сложно дать его определение. С философской точки зрения это опора на интуицию, но интуицию сверх-рассудочную, разумную. Флоренский рассказывал о том, как он однажды стоял на службе, и вдруг ему было видение — перед ним вдруг словно пронеслась вся жизнь его друга философа Владимира Эрна. Флоренский говорит, что он тогда подумал, что жизнь Эрна кончилась. Потом он приходит домой, а там телеграмма — Эрн умер.

Это не была оккультная медитация. Грань между оккультным и духовным видением, конечно, очень тонкая. Самое главное — оккультные явления мы сами вызываем в себе техническим путем. А видение дается свыше, помимо желания и воли человека. Оно близко к художественному познанию. Отец Павел говорил моей маме: «Я вижу прежде всего вещь, ее корни, но мне очень трудно найти язык и способ, чтобы показать то же самое людям, которым такой путь познания не доступен или они его не принимают».

— А что по-Вашему из философских идей и трудов Флоренского и сегодня сохраняет актуальность? И какие его идеи на Ваш взгляд являются главными в его философском творчестве?

— Важнейшим положением Флоренского было то, что все духовное мы знаем через его материализацию, воплощение. Нет ничего духовного, что не имело бы материального воплощения. И наоборот, все материальное имеет духовную основу. Вот, например, храм. Это материальная культура или духовная? Или произведение литературы. Что это, только духовное явление, или и материальное тоже? С этим связана другая его важная мысль — идея о слоистости культуры, о символизации культуры и всего бытия. Низший слой бытия символизирует высший и на него опирается.

В области искусствоведения его крупнейшее достижение заключается в том, что он стал исследовать произведение искусства не только с точки зрения эстетики, но и с точки зрения техники и технологии. Я сейчас вспоминаю, как он описывал одну водосвятную чашу. Сначала идет довольно скучное описание того, как сделан тот или иной завиток на ней, а потом вдруг следует вывод, что автор изобразил саму идею воды, которая словно просвечивает сквозь этот материал. Еще одна его важнейшая идея, о которой я уже говорил — это мысль о происхождении культуры из религиозного культа.

Вообще творчество Флоренского можно поделить на два этапа. Первый — это его теодицея, оправдание Бога. Он представлен наиболее известным среди широкой публики трудом отца Павла «Столп и утверждение истины». Второй — это оправдание человека, антроподицея (его книги «Философия культа», «Водоразделы мысли»).

Теодицея, оправдание Бога было адресовано неверующей интеллигенции. Тут давались ответы на следующие вопросы: если Бог благ, то почему существует зло? Если Бог всемогущ, то почему он не может сделать то-то, и то-то и т.д?

А антроподицея, оправдание человека у Флоренского решала, например, следующие проблемы: если человек — образ Божий, то почему он ему не соответствует в своем наличном состоянии? Почему человеку нужно стремиться к святости, и как он ее может достигнуть?

Вообще, должен сказать, что чаще всего исследователи творчества Флоренского не соглашаются между собой ни по одному пункту. Как правило, каждый видит в нем того, кем он сам является. Например, оккультисты считали его оккультистом. Символисты говорили, что он символист, и т.д.

— А почему так получается?

— Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, когда у него спрашивали, почему у Флоренского в книгах встречаются какие-то близкие к оккультизму описания, что Флоренский писал о таких тонких вещах, для которых у нас нет соответствующей терминологии. Он отзывался о творчестве Флоренского как об укоренном в Православии.

Отец Павел предсказывал, что ХХ век будет веком оккультизма. У него были интересные ученики — владыка Варнава (Беляев), епископ Вениамин (Милов), которые писали, что их никто кроме Флоренского не готовил к тому, что в очень скором будущем будет иметь место наступление атеизма и оккультизма на человеческую культуру.

Отец Павел в своем творчестве старался раскрывать то благое зерно, на котором строится все остальное — и плохое, и хорошее. Исследуя языческие религии, он их исследовал не с точки зрения христианской апологетики, а с точки зрения того, что свет и во тьме светит. Если для иудеев грядущий Христос открывался через пророков, то для языческого мира его приход открывался через ложные мифы и религии. Например, мифами о воскресающем Дионисии, о воскресающих и умирающих богах языческий мир подводился к самой идее того, что возможно Воскресение.

— Отец Андроник, многим известно, что отец Павел Флоренский — философ, богослов и ученый. Но далеко не все знают о том, что он во время Первой мировой войны сотрудничал с великой княгиней Елизаветой Федоровной, служил в ее домовой церкви, и даже исполнял обязанности санитара. Вы можете рассказать подробнее об этом периоде его жизни?

— В домовый храм великой княгини Флоренского пригласили в 1912 году через его ученика Евгения Синадского, который служил в . Я предполагаю, что именно он рассказал Елизавете Федоровне об отце Павле. Отец Павел приехал в Москву, отслужил Литургию в Марфо-Мариинской обители. Потом, видимо, он также встретился с великой княгиней, и та пригласила его быть духовником организованной ею общины сестер милосердия Красного Креста при обители. До этого он служил в Благовещенской церкви недалеко от . Но там у него не сложились отношения со старостой, хотя Флоренский не был настоятелем. А здесь была своеобразная община: сестры милосердия, которые состарились или потеряли трудоспособность. То есть, это была не монашеская община, а сестричество, потому что они жили при обители как в общежитии.

Когда началась Первая мировая война, сестричество организовало лазарет для раненых. Население бесплатно обслуживали в амбулатории, которая носила имя великого князя Сергия. И когда Елизавета Федоровна стала снаряжать санитарный поезд от Черниговского дворянства, то отец Павел попросился быть его сопровождающим в качестве священника. Он совершил эту поездку с начала января по март 1915 года. Правда, его духовник этого не одобрял, потому что считал, что этим должны заниматься люди более приспособленные, а дело отца Павла продолжать читать лекции. Поэтому во вторую поездку он уже не поехал. А обязанности санитара он выполнял, скорее всего, потому, что или не хватало людей, или потому что у него были какие-то необходимые практические знания.

Дружба отца Павла с Елизаветой Федоровной продолжалась все время его настоятельства в этом домовом храме. Сохранились некоторые поздравительные записки великой княгини с Пасхой. Также она вручила ему почетный знак Красного креста в 1916 году, а затем подарила грамоту в честь 25-летия принятия ею Православия. Правда, встреч с великой княгиней у отца Павла было не так уж и много, поэтому он их очень ценил, и записывал, когда были эти встречи.

— А почему Елизавета Федоровна заинтересовалась отцом Павлом? Что ей такого особенного могли рассказать?

— Ну что мог рассказать об отце Павле его ученик? Что он образованный, но очень строгого церковного направления, что семьянин, что разбирается в искусстве. Также, наверно, что он не так уж нуждается в деньгах, потому что у него есть академическая зарплата, хотя она не была такой уж большой.

— Про Флоренского тогда говорили, что он в Московской духовной академии был чуть ли не единственным действительно верующим среди преподавателей.

— Это довольно эмоциональная точка зрения. Академия была разнородной, и владыку Феодора (Поздеевского) послали туда ректором не случайно, а чтобы в каком-то смысле воцерковить академию, как это ни странно. Например, в 1905 году студенты устраивали там забастовки. Очень мало было профессоров в сане, зато было много протестантствующих преподавателей. Например, М.М. Тареев, который говорил, что его «Основы христианства» — это «мое прощание с христианством».

— А как же Тареев тогда мог оставаться преподавателем духовной академии?

— Жизнь широка... Но у отца Павла с Тареевым был сильный конфликт. В академии были замечательные профессора, хотя тоже далеко неоднозначные. Тот же В.О. Ключевский, замечательный историк, хотя и с позитивистским уклоном. Он не был глубоко церковным человеком, в истории больше внимания уделял экономическим факторам. Так что академия была очень разнородной.

— Василий Васильевич Розанов называл Флоренского «русским Паскалем». Почему он так назвал отца Павла, и какой была история их отношений?

— Я думаю, русским Паскалем Розанов называл Флоренского потому, что Паскаль был ученый, математик и при этом глубоко верующий человек. Розанов увидел в отце Павле соединение этих же качеств. А отношения их были следующие. Первоначально Флоренский прочитал статьи Розанова где-то в 1903 году. Написал письмо, Розанов ему ответил. Потом Розанов лет через пять прочел первые выпуски «Столпа и утверждения истины». У них завязалась переписка. Отец Павел выступал по отношению к Розанову, во-первых, как друг, и, во-вторых, как духовный наставник. В каком-то смысле то, что не удалось старцу Варсонофию в отношении Льва Толстого, удалось отцу Павлу в отношении Розанова.

— А что, Розанов ему даже исповедовался?

— Этого я не знаю, но в письмах к Флоренскому Розанов был очень откровенен, многое ему про себя рассказывал, к ужасу своих домочадцев. Наиболее благожелательные к Церкви книги Розанова написаны под влиянием отца Павла, хотя и не только. Когда погибавший от голода Розанов приехал в Лавру, то Флоренский нашел ему здесь дом. Но Розанов в процессе написания «Апокалипсиса наших дней» практически встал на путь богохульства. В итоге к нему пришли друзья, в том числе отец Павел. Они поставили ему ультиматум, что если он это не прекратит, то они прервут с ним всякое общение. Розанов испугался и перестал писать «Апокалипсис». Он вообще был очень пугливый, как он сам о себе писал.

Отец Павел считал Розанова гениальным писателем, хотя, конечно, по своим взглядам они были очень различны, но дело даже не в этом. У Розанова был конфликт с Церковью на лично-бытовой почве. Ему не давали развода с первой женой, и он как бы обиделся на Церковь. Отец Павел по поводу Розанова говорил, что если бы Розанова монастырь обогрел и накормил, то он воспел бы о монастыре такую песнь, какую еще никто не воспевал.

Тем не менее, они поддерживали дружбу между собой. Сейчас дружба определяется партийными интересами. Если ты либерал, то с тобой так называемый консерватор или патриот дружить не станет. Если ты человек нецерковный, то человек церковный тоже не будет поддерживать с тобой дружбы. Но отец Павел иногда судил очень строго взгляды, но никогда — самого человека. Когда Андрей Белый стал антропософом, он писал Флоренскому письма, что вы, наверное, меня осуждаете. Отец Павел ему отвечал, что антропософию я, конечно, не принимаю и думаю, что вы в ней запутались, но вас лично не сужу.

— В этом году исполнилось 90 лет со дня высылки так называемого знаменитого Философского парохода. Почему Павел Флоренский не оказался среди высланных из страны Советской властью ученых и философов?

— Возможно, дело было в том, что Флоренский никогда не состоял ни в каких политических партиях. Он еще в 1918 году и на лекциях, и своим ученикам говорил, что Советская власть — это всерьез и надолго. Он ее идейно, конечно, не поддерживал, но не считал ее и случайным явлением, что вот она сейчас побудет лет пять и уйдет. И он все силы приложил к тому, чтобы не уезжать из России. Флоренскому уже в лагере предлагали выехать в Чехию. Одна из его дочерей после ее отъезда из России стала сестрой милосердия и ухаживала за чешским президентом Масариком, который знал и любил русскую культуру. Масарик предложил через посольство организовать выезд Флоренского из лагеря, причем отец Павел мог уехать в Прагу со всей своей семьей. Но он хотел разделить судьбу своего народа, ведь истоки творчества и самой жизни, считал он, лежат не только в личности, но и в народе.

Кроме того, есть также каноническое правило, что священник или пастырь должен оставаться со своей паствой. Мы не будем обсуждать, правы или не правы были те священники, что уехали из России. Они говорили, что уехали со своей паствой, поскольку за границу эмигрировали миллионы русских людей. А для Флоренского его паства осталась здесь. Так он это воспринимал.

— Почему он считал необходимым быть лояльным Советской власти?

— Может, дело в том, что для него вариант развития России по буржуазному пути был еще хуже, чем большевизм.

— Почему?

— Пóшло… Кроме того, он видел, как много ошибок было сделано при царском правительстве. Конечно, он не мог одобрять репрессии, но видел в них в каком-то смысле Божий промысл. Ведь политическая лояльность — это подчинение тем государственным формам, которые сложились. И если посмотреть, то Русская Церковь всегда так жила. Она всегда была политически лояльной, даже при монголо-татарах.

— Какую научную работу вел Флоренский после революции? Правда ли, что он участвовал в работе над планом ГОЭЛРО?

— С 1921 года он начал работать в системе ВСНХ, а в 1925 году вошел в штат Всероссийского электрохимического института, который был одним из ведущих научных учреждений для осуществления плана ГОЭЛРО. Отец Павел возглавил в институте отдел материаловедения. Тогда нужно было научиться передавать электроэнергию на большие расстояния. Но при передаче ее на дальние расстояния значительная часть энергии теряется. Надо было найти такие материалы для проводников, которые снижали бы потери. Он над этой проблемой и работал. Его отдел совершил несколько открытий, часть из них запатентована, часть нет.

Первые годы обстановка в отделе была творческая. С ним работало много друзей. К 30-м годам атмосфера стала гораздо более тяжелая: доносительство, безумные планы, горы отчетности.

— Как сослуживцы относились к тому, что с ними работает священник? И скрывал ли он факт своего священства?

— До первой его ссылки с июля по сентябрь 1928 года в Нижний Новгород он на работу ходил в подряснике, сотрудники у него брали благословение, и все об этом знали. Даже когда его высылали, в его защиту выступила партячейка. Она заявила, что он является очень крупным ученым мирового уровня, и что многие работы будут остановлены или замедлены его высылкой.

Когда его сын поступил в геологический институт, в «Комсомольской правде» была статья, что дети попов поступают в институт вне конкурса, в то время как дети рабочих не могут туда пробиться. За сына также заступилась партячейка ВЭИ.

— Отец Павел также работал в комиссии по охране памятников искусства и старины, и, говорят, многое сделал для сохранения сокровищ Троице-Сергиевой лавры. Кроме того, с именем Флоренского связана полудетективная история спасения главы преподобного Сергия Радонежского во времена разорения Лавры большевиками. Расскажите, пожалуйста, об этом.

— В то время создавались губернские комиссии по охране исторических памятников. Тогда во множестве закрывались усадьбы, монастыри, церкви. Но их здания и имущество надо было как-то сохранять и поддерживать в порядке. И сложилась уникальная ситуация, когда создали комиссию по охране Троице-Сергиевой лавры, которая была не губернская, а подчинялась непосредственно наркомату просвещения. Флоренский вошел в состав этой комиссии. Он понимал, что вопрос о том, что оставить Церкви из ее имущества, не стоит, потому что все уже национализировано. Значит, стоит вопрос о том, что удастся сохранить до того времени, когда это можно будет Церкви возвратить.

В эту комиссию вошел целый ряд известных культурных деятелей, которые были верующими. Нет никаких сомнений в том, что дал им благословение на эту работу, потому что позже им выдвигали обвинения, что они руководствовались не столько инструкцией Наркомпроса, сколько рекомендациями Патриарха.

Что они сделали? Они, прежде всего, описали ризницу Троице-Сергиевой лавры, составили целый ряд описей икон, церковной утвари, серебра и т.д. Поэтому, когда приехала комиссия по изъятию церковных ценностей, многое ими действительно было изъято, но это были в основном предметы XVIII-XIX вв. Все, что сохранилось от XV-XVII вв., удалось отстоять. Зафиксированные описи не дали возможность ничего бесхозно стащить.

Кроме того, благодаря деятельности комиссии была сохранена глава преподобного Сергия. Его мощи были вскрыты в апреле 1919 года, пока Лавра еще продолжала действовать, и богослужения продолжались. Но потом, когда в ноябре 1919 года уже была выселена братия, у Советской власти возник вопрос, что делать с мощами Сергия Радонежского. Некоторые предлагали их просто захоронить на кладбище, другие — перевезти их в один из московских музеев. Верующие же вообще опасались, что мощи просто уничтожат. И тогда по согласованию с Патриархом и наместником Лавры архимандритом Каронидом было решено попытаться спрятать главу преподобного Сергия. Это было в конце марта 1920 года. Отец Павел, Ю.А. Олсуфьев, а также ставшие впоследствии священниками С.П. Мансуров и М.В. Шик тайно вскрыли раку с мощами преподобного Сергия и изъяли его главу. На ее место они положили череп одного из князей Трубецких, захороненного в Троицком соборе. Потом главу преподобного перенесли в дом Олсуфьева, она там хранилась в особом ларце, который стоял, как подставка, под пальмой до 1928 года. В 1928 году, когда в Сергиевом Посаде начались аресты и Олсуфьев скрылся, главу вынули и перевезли на новое место жительства Олсуфьева в Люберцы. Где она хранится, знали всего несколько человек.

Позже ее перевезли в село Виноградово по Савеловской дороге в храм в честь Владимирской иконы Божией Матери, где служил старец Иларион с Афона. Главу сначала спрятали под престолом в алтаре, а затем отец Иларион перенес ее на чердак домика, где он жил. Когда Лавра снова открылась, то отец Иларион, рассказав все Патриарху Алексию, обратно привез главу преподобного в Лавру в 1946 году. Когда он переоблачал мощи преподобного Сергия для передачи их верующим, то он опять положил на место его главу, а череп князя Трубецкого снова захоронили в Лавре напротив Духовского собора.

— Но если отец Павел так много и плодотворно работал после революции, то почему его арестовали?

— Это была общая метла, которая мела всех: священников, бывших купцов, предпринимателей, и т.д. Отца Павла обвинили в организации якобы существовавшей монархической и фашистской партии. На следствии Флоренский признал, что он был в числе руководителей этой партии, был ее идеологом, и тем самым значительную часть вины взял на себя.

— Он себя оговорил?

— Да, он себя оговорил. Но в отношении других обвинявшихся он говорил на допросах, что они никакого участия в заговоре не принимали (а в списке у следователя таковых было почти 70 человек), что это мало к чему способные интеллигенты, которых только собирались привлечь к контрреволюционной деятельности, но пока не успели.

— Отец Павел сделал целый ряд научных открытий, уже будучи узником Соловецкого лагеря. Что это были за открытия, и как вообще это было возможно - научная деятельность в концлагере?

— Концлагерь был хорошо организованным производством, где каждый, как правило, использовался согласно своим возможностям. Рабочие, крестьяне — таскали тачки и т.д. А ученые могли использоваться для организации лагерного производства или еще чего-то. Например, Флоренский сначала был в дальневосточном лагере, и работал там на научной станции, которая исследовала проблемы строительства в зоне вечной мерзлоты. Первые научные разработки по строительству на вечной мерзлоте были сделаны именно группой, в научной работе которой участвовал Флоренский. В 1940 году по результатам их исследований вышел солидный научный труд «Вечная мерзлота и строительство на ней». Правда, фамилии Флоренского среди авторов уже не было.

— Какие условия были в лагере?

— Отец Павел сначала жил в общих бараках вместе со всеми заключенными. В воспоминаниях один из его солагерников пишет, что однажды мы после бани пришли и легли спать, а утром я не мог поднять голову, потому что мои волосы примерзли к нарам. Потом Флоренского перевели в научно-исследовательский отдел, там была одна общая комната, в которой и занимались математическими подсчетами, и спали. Потом его перевели на научно-исследовательскую станцию, на которой работали заключенные. Там условия были получше, но они все равно находились под охраной. Питание там было Бог весть какое, но Флоренский писал домой, что питание хорошее, ничего присылать не надо, и вообще здесь очень здоровый климат: многие заключенные даже выглядят поздоровевшими после замороченной московской жизни.

— Это он с Соловков писал?

— Нет, еще с Дальнего Востока. Он там был очень увлечен своей научной работой. Она открывала большие перспективы, потому что почти половина Советского Союза, как он писал в докладной записке, находится в зоне вечной мерзлоты. Потом они разработали основы лечения с помощью замораживания, совершили еще некоторые научные открытия.

Когда отца Павла перевели на Соловки, то он большую часть времени занимался созданием завода йодной промышленности. Завод добывал водоросли, и из них делали йод. Также предполагалось делать из этих водорослей мармелад, различные пищевые приправы. Потом был обнаружен более дешевый способ добычи йода, и в связи с этим завод ликвидировали.

— За что отец Павел был приговорен к расстрелу?

— Это было «плановое мероприятие». В июле 1937 года было принято постановление о том, что те, кто получил 10 лет лагерей и вышел на свободу, вновь должны быть арестованы и заключены в лагеря. А тех, кто в лагерях сидел по статье, осуждавшей на 10 лет, должны были без особого судопроизводства приговорить к расстрелу. В результате этого постановления Соловецкий лагерь должен был принять еще около двух тысяч заключенных. В связи с этим тех, кто там сидел, надо было расстрелять. Было сформировано несколько этапов. На Соловках две тысячи человек было трудно захоронить. Поэтому их расстреливали на материке. По одной из версий Флоренского расстреляли в Левашево, это был такой полигон в Ленинградской области типа Бутовского. По другой версии, его расстреляли в окрестностях Лодейного поля.

— Почему Флоренский не канонизирован Церковью?

— В настоящее время позиция Комиссии по канонизации, которая поддерживается Священным Синодом, заключается в том, что человек, который признал себя виновным в несуществующих преступлениях, является лжесвидетелем. То есть, то, что он признал себя главой несуществующей политической партии, и является его лжесвидетельством против самого себя. С этой позицией не согласно огромное количество людей. Люди, прошедшие через лагеря и пытки, говорят, что это неправильно, что акты следователей и следственные дела не могут быть решающим аргументом в деле канонизации. Кроме того, отказ Флоренского выйти из лагеря — это пример христианского подвига.

Значение канонизации отца Павла было бы очень велико: священник, философ и ученый стал мучеником. Конечно, на Небесах пред Богом святые святы без канонизации. Но если говорить с точки зрения педагогики, то мы канонизуем тех людей, которые подают пример для нашей жизни и творчества. Много ли у нас святых, когда мы можем рассказать и об их семьях? Среди канонизированных основная масса - это монахи. Пример отца Павла важен тем, что убеждает: наука и религия, знание и вера не взаимоисключают, а дополняют друг друга.

Павел Александрович Флоренский - религиозный философ, богослов, православный священник, ученый, поэт - родился в Елизаветпольской губернии, небольшом местечке Евлах (терр. современного Азербайджана) 21 января (9 января по ст. ст.) 1882 г. Его отец был русским инженером железной дороги, происхождение матери было связано со старинным родом карабахских армян.

В 1889 г. Павел, с золотой медалью окончив 2-ую тифлисскую гимназию, стал студентом Московского университета, физико-математического факультета. В студенческие годы знакомство с А. Белым позволило ему войти в сообщество, где вращались Бальмонт , А. Блок , З. Гиппиус, Д. Мережковский, Брюсов . В этот же период он с интересом отнесся к учению В. Соловьева, изучал работы, написанные архимандритом Серапионом (Машкиным). Тогда же он впервые начал публиковаться в журналах «Весы» и «Новый путь».

Епископ Антоний (Флоренсов) благословил его после выхода из университетских стен на поступление в Московскую духовную академию при Троице-Сергиевой лавре. В эти годы у него возник замысел объединить светскую культуру и церковность, предпринять попытку синтеза научно-философского мировоззрения и церковных постулатов, а также искусства. Он начинает писать работу «Столп и утверждение истины», которая была готова в 1908 г. и удостоена Макариевской премии. По окончании в этом же году академии Флоренский успешно защищает кандидатскую диссертацию; в 1914 г. становится магистром богословия.

В 1911 г. Флоренского рукоположили в священники. Местом службы стала церковь Убежища сестер милосердия Красного Креста в Сергиевом Посаде, где он пробыл до мая 1921 г. На протяжении 1912-1917 гг. Павел Александрович, одновременно являясь профессором академии, читал лекции по истории, философии, а в 1912 г. получил редакторский пост в академическом журнале «Богословский вестник».

Революция 1917 г. была воспринята Флоренским как своеобразный апокалипсис, но с точки зрения политики и философии его все больше привлекал теократический монархизм. Одно из направлений его деятельности в послереволюционный период биографии - это музейная работа и искусствоведение. Флоренский приложил немало усилий для того, чтобы убедить новую власть в огромной ценности Троице-Сергиевой лавры, работал в Комиссии охраны памятников и старины в качестве ученого секретаря. На протяжении 1916-1925 гг. его творческое наследие пополняется целым рядом религиозно-философских работ, в частности, «Очерки философии культа» (1918), «Иконостас» (1922).

В этот же период Павел Александрович активизирует деятельность на поприще математики и физики. Он являлся профессором ВХУТЕМАСа, участвовал в создании и реализации плана ГОЭЛРО. В научных изысканиях его поддерживал Троцкий, и не исключено, что это обстоятельство стало одним из факторов дальнейших злоключений ученого-священника. В 1924 г. им была написана крупная монография, посвященная диэлектрикам, и на протяжении 20-ых увидел свет целый ряд менее масштабных научных работ. Так, в 1922 г. была опубликован труд научно-философского характера «Мнимости в геометрии». На протяжении 1927-1933 гг. Флоренский выступал редактором «Технической энциклопедии» и написал для нее большое количество статей.

В 1928 г. в его биографии имела место ссылка в Нижний Новгород, но она была короткой благодаря ходатайству Е. Пешковой. Флоренский принял решение остаться в России, хотя ему предоставлялся шанс стать эмигрантом и переехать в Чехию. В начале 30-ых в советских изданиях выходит целый ряд статей, направленных против Флоренского. 26 февраля 1933 г. его арестовали и 26 июля приговорили к 10 годам заключения. Отбывать их предстояло в лагере «Свободный» в Восточной Сибири. Прибывшему туда ученому предстояло влиться в научно-исследовательский отдел управления БАМЛАГа. 10 февраля 1934 г. новым местом пребывания стала опытная мерзлотная станция в Сковородино, где Флоренский занимался исследованиями.

17 августа Павла Александровича поместили в лагерный изолятор, а 1 сентября спецконвой доставил его в Соловецкий лагерь особого назначения, где с 15 ноября он работал на заводе йодной промышленности. Даже в таких тяжелых условиях Флоренский продолжал делать научные открытия - запатентовано их было более десятка. Особая тройка НКВД приговорила его 25 ноября 1937 г. к расстрелу. Когда приговор был приведен в исполнение, неизвестно, но датой смерти считается 8 декабря 1937 г. Похоронен Флоренский под Ленинградом на Левашовой пустоши в общей могиле; посмертно был реабилитирован.

. Бабушка Флоренского была из рода Паатовых (Пааташвили) . Семья Флоренских, как и их армянские родственники, имели поместья в Елисаветпольской губернии, где во время волнений укрывались местные армяне, спасаясь от натиска кавказских татар [цитата не приведена 415 дней ] . Таким образом карабахские армяне сохраняли свое наречие и особые нравы. В семье было ещё два брата: Александр (1888-1938) - геолог, археолог, этнограф и Андрей (1899-1961) - конструктор вооружения, лауреат Сталинской премии; а также сестры: Юлия (1884-1947) - врач психиатр-логопед, Елизавета (1886-1967) - в замужестве Кониева (Кониашвили), Ольга (1892-1914) - художник-миниатюрист и Раиса (1894-1932) - художник, участник объединения «Маковец» .

Флоренский был глубоко заинтересован скандально известным «делом Бейлиса» - фальсифицированным обвинением еврея в ритуальном убийстве христианского мальчика. Он публиковал анонимные статьи, будучи убеждённым в истинности обвинения и действительности употребления евреями крови христианских младенцев . Взгляды Флоренского при этом эволюционировали от христианского антииудаизма до расового антисемитизма . В частности, Флоренский, беспокоясь о размножении евреев, предлагал всех их оскопить; по его мнению «даже ничтожной капли еврейской крови» достаточно для того, чтобы вызвать «типично еврейские» телесные и душевные черты у целых последующих поколений .

Наряду с этим он возвращается к занятиям физикой и математикой, работая также в области техники и материаловедения. С1921 года работает в системе Главэнерго , принимая участие в ГОЭЛРО , а в 1924 году выпускает в свет большую монографию о диэлектриках. Его научную деятельность поддерживает Лев Троцкий , нагрянувший однажды в институт с визитом ревизии и поддержки, что, возможно, в будущем сыграло в судьбе Флоренского роковую роль.

Другое направление его деятельности в этот период - искусствоведение и музейная работа. Одновременно Флоренский работает в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, являясь её учёным секретарём, и пишет ряд работ по древнерусскому искусству.

Похоронен в общей могиле расстрелянных НКВД под Ленинградом («Левашовская пустошь»).

Сообщённая родственникам официальная дата кончины - 15 декабря 1943 года - вымышлена.

«Столп и утверждение истины»

Эта магистерская диссертация доцента Московской Духовной Академии Павла Флоренского - теодицея (фр. théodicée от греч. θεό ς и δίκη - Бог и справедливость) , что предполагает выражение концепции, подразумевающей лейтмотивом - снятие противоречия между существованием «мирового зла» и доминантой идеи благой и разумной божественной воли, управляющей миром. Название взято из Первого послания к Тимофею (). Работа эта, своеобразный пример обновления по всем особенностям стиля изложения, представлена и нетрадиционной для богословского жанра эстетикой. .

Первые публикации книги были осуществлены в 1908 и в 1912 годах; а впоследствии - защищённая диссертация в 1914 году была издана в дополненном виде (издательство «Путь»; в основном дополнения касаются существенно расширенных комментариев и приложений). Труд одобрен церковно-учебной администрацией. С того момента как произведение увидело свет, оно сразу было воспринято как значительное литературно-духовное явление, и вызвало многочисленные отклики и полемику - восторженное признание и в достаточной мере жёсткую критику .

Общий эпиграф книги (на титульном листе) :

«Столп», в общих своих тенденциях, обладает характерными признаками, свойственными течениям философской и общественной мысли России конца XIX - начала XX века, которые принято с некоторых пор интегрально именовать «философией всеединства » . Поражает, прежде всего, насыщение источниками, привлечёнными автором к рассмотрению и аргументации тех или иных тезисов - начиная с санскритских и древнееврейских, патристики, и, кончая новейшими по тому времени трудами - от Дж. Ланге , А. Бергсона и З. Фрейда до Н. В. Бугаева , П. Д. Успенского и Е. Н. Трубецкого . В книге, на фоне общей, «заданной», тематики, анализу подвергнуты проблемы, касающиеся вопросов - от физиологии до цветовой символики (от античного хроматизма до гаммы иконописного канона), от антропологии и психологии до богословских догматов .

В немалой степени, вопреки указанному одобрению клира , критике со стороны ортодоксии (по определению) книга была подвергнута именно за эклектизм и привлечение источников по своей сути чуждых схоластике доказательного богословия, за излишнюю «рассудочность» и умонастроения, близкие чуть ли не к «монофизитству ». И напротив, философы бердяевского крыла упрекают автора в «стилизации православия» . А уже почти через четверть века мы встречаем такую характеристику, исходящую от эмигранта, православного богослова:

Книга западника, мечтательно и эстетически спасающегося на Востоке. Романтический трагизм западной культуры Флоренскому ближе и понятнее, нежели проблематика православного предания. И очень характерно, что в своей работе он точно отступал назад, за христианство, в платонизм и древние религии, или уходил вкось, в учения оккультизма и магию... И сам он предполагал на соискание степени магистра богословия представить перевод Ямвлиха с примечаниями.

Как бы то ни было, творение это волновало и продолжает волновать не только философов разных взглядов и направлений, но и всех, кто интересуется вопросами, так или иначе возникающими в точках соприкосновения очень многих аспектов бытия и умопостижения: мировосприятия и веры, реальности и знания .

«У водоразделов мысли»

Вполне обоснованное разъяснение диалектики творчества священника Павла Флоренского даёт игумен Андронник (Трубачёв), который отмечает, что дух теодицеи к этому времени внутренне уже был чужд отцу Павлу - «Столп…», ещё не будучи опубликованным, стал пройденным этапом - и неслучайно в поле духовного зрения философа первоначально был неоплатоник Ямвлих , перевод и комментарии которого предполагались в качестве магистерской диссертации. «Таинства брака (1910) и священства (1911) явились теми семенами, из которых творчество отца Павла смогло расти в новом направлении - антроподицеи » .

Предание семьи Флоренских о сохранении главы преподобного Сергия

Отец Павел через Успенские ворота прошел в Лавру и направился в келью наместника. О чём говорил они с архимандритом Кронидом, знает только Господь. Лишь стены древней обители были свидетелями тайной вечери, на которую сошлись члены Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры П. А. Флоренский, Ю. А. Олсуфьев , а также, вероятно, граф В. А. Комаровский и ставшие впоследствии священниками С. П. Мансуров и М. В. Шик . Они тайно вошли в Троицкий собор и сотворили молитву у раки с мощами Сергия Радонежского . Затем вскрыли раку и изъяли честную главу Преподобного, а на её место положили главу погребенного в Лавре князя Трубецкого. Главу Преподобного схоронили в ризнице и покинули Лавру, дав обет молчания, не нарушимый ими во всех тяготах их земного бытия. Только в наши дни по крупицам, по разрозненным воспоминаниям удалось воссоздать картину событий восьмидесятилетней давности.

В начале 30-х годов накатилась новая волна арестов, в 1933 году был арестован П. А. Флоренский. В посадскую тайну посвятили Павла Александровича Голубцова , ставшего позже архиепископом Новгородским и Старорусским. Голубцов тайно перенёс ковчег и схоронил его в окрестностях Николо-Угрешского монастыря недалеко от Люберец . Вскоре П. А. Голубцов также был арестован, а из заключения попал на фронт. После демобилизации он перенёс дубовый ковчег в дом племянницы Олсуфьева Е. П. Васильчиковой. Незадолго до кончины Екатерина Павловна рассказала о том, что ей известно о тех событиях.

Екатерина Васильчикова также проходила по сергиево-посадскому делу.

Из воспоминаний архиепископа Сергия (Голубцова) : «Голову Трубецкого похоронили у алтаря Духовского храма, совершив по нему панихиду». Здесь же о. Сергий завещал похоронить и себя.

Павел Александрович Флоренский

Итак, Павел Флоренский. Подробно, в деталях, рассказать о литературной, научной и философской работе такого человека едва ли возможно и за десять встреч, а тем более - за одну. Но задача моя будет проста. Как и в предыдущие разы, я хотел бы, чтобы вы почувствовали, увидели образ этого человека, стиль его мышления, могли бы окинуть взором его творческий и жизненный путь.

Это фигура особая, особая - по своей судьбе. Потому что большинство из русских религиозных мыслителей, о которых мы с вами говорили, было изгнано или добровольно покинуло отечество, и судьба их была связана с русской эмиграцией. Флоренский был один из немногих, кто остался здесь. Более того, Флоренский - это человек, которого никак нельзя однозначно охарактеризовать. Инженер? - да, тридцать патентов на изобретения в советское время. Философ? - да, один из ярчайших интерпретаторов платонизма, один из ярчайших русских платоников. Поэт? - да, может быть, не крупный, но все-таки создавший стихотворения и выпустивший книгу стихов, друг Андрея Белого, росший в атмосфере символистов. Математик? - да, ученик знаменитого профессора Бугаева (отца Андрея Белого), создавший очень интересные концепции в этой области, человек, который одновременно со знаменитым теперь петроградским ученым Александром Фридманом, параллельно с ним, независимо пришел к идее искривленного пространства. Фридман - отец теории расширяющейся Вселенной, которую он построил на основании уравнений Эйнштейна. И Флоренский очень близко подошел к этой теории точно в то же время в 1922 году, работая совершенно в другой части страны.

Мысль Флоренского простиралась на историю искусства, что было, можно сказать, его второй профессией (или третьей, или десятой). Флоренский был утонченным богословом. Эрудитом. Протоиерей Василий Зеньковский, автор монументальной "Истории русской философии", говорит о его давящей учености. Люди, которые знали Флоренского, рассказывали мне, что можно было получить от него обстоятельный ответ практически на любой вопрос в самых различных областях гуманитарных и технических наук.

Флоренский - историк, хотя историческая тема мало присутствует в его произведениях, но он историк-археолог, он автор многочисленных небольших монографий, статей по исследованию древнерусского, средневекового творчества, иконописи, мелкой пластики. Работает неутомимо. Человек, которого уважал и ценил Вернадский. Они шли в одном русле научных исследований.

К сожалению, не все еще опубликовано из произведений Флоренского. Но сегодня можно сказать, что эта фигура, хотя и вызывавшая и вызывающая сегодня споры, безусловно, огромного масштаба. А споры вызывали все - и Пушкин, и Леонардо да Винчи... Тот, о ком не спорят, никому не интересен.

Флоренский связан с Московским университетом, с планами и с институтами по электрификации страны, Флоренский - преподаватель Московской духовной академии, профессор истории философии; одновременно он редактор журнала "Богословский вестник". Многосторонность его интересов возникла еще в детстве. И его называли русский Леонардо да Винчи. Но когда мы говорим "Леонардо да Винчи", нам представляется величественный старец, как бы взирающий с высоты своих лет на человечество. Флоренский умер молодым. Он исчез. Арестованный в 1933 году, он исчез, и родные (жена и дети) не знали, где он и что с ним, очень долго не знали, поскольку в 1937 году его лишили права переписки. И я помню, когда мы с матерью шли по Загорску во время войны, она здоровается с женой Флоренского и говорит: "Вот эта женщина несет огромный крест". И объяснила мне, что она не знает, что с ее мужем (отец мой в это время тоже только что освободился из заключения, и я, хотя и был достаточно юн, понимал, что это значит). А на самом деле Флоренского в это время уже не было в живых. При Хрущеве в 1958 году его жена подала на реабилитацию и получила справку, что он умер в 1943 году то есть тогда, когда кончился его 10-летний срок (в 1933 ему дали 10 лет, как великому преступнику - такой срок дают за крупное преступление - 10 лет заключения). Да, когда мы с матерью говорили о его судьбе, его уже не было в живых. Вот свидетельство о смерти, полученное уже сейчас, в ноябре прошлого года.

"Свидетельство о смерти (стандартное)... Гражданин Флоренский Павел Александрович... умер 8 декабря 37-го года... Возраст - 55 лет (неверно - 56)... Причина смерти - расстрел... Место смерти - ... Лениградская область".

Человек, который за несколько месяцев до этих событий, находясь в адских каторжных условиях, продолжал активную научную работу; человек, который жил глубоко духовной, умственной жизнью, который свои богатые знания передавал детям (до 1937 года разрешалось писать, и даже были моменты, когда семья могла к нему приехать), таким человеком может гордиться любая цивилизация. Он стоит на одном уровне с Паскалем, с Тейяром де Шарденом, с многими учеными, мыслителями всех времен и народов. И он был расстрелян как последний преступник - будучи абсолютно невинным!

Среди русских философов Флоренский был наиболее аполитичен. Весь ушедший в мир своих мыслей, погруженный в работу, он всегда стоял несколько в стороне от общественной жизни. Он был невинен и был нужен стране - как инженер, как ученый, как бескорыстный работник. Но его предпочли расстрелять. Вместе с этим свидетельством комитет государственной безопасности передал родным копию акта "Приговор тройки ОНКВД по протоколу № 199 от 25 января 37-го года в отношении осужденного к в.м.н. (то есть высшей мере наказания) Флоренского Павла Александровича приведен в исполнение 8 декабря 37-го года, в чем и составлен настоящий акт". И подписи, как во всех канцеляриях. И фотография приложена - человека со следами избиения на лице, человека, который весь ушел вглубь, потому что его терзали и пытали. Вот такова наша эпоха.

Здесь перед вами репродукция известного теперь всей Москве полотна "Философы". Художник Нестеров писал ее у нас в Загорске, в саду отца Павла, когда они беседовали с Булгаковым. Они прогуливались по его саду, и Нестеров тогда написал эту картину А здесь - Флоренский в молодые годы, в период, когда решался вопрос о его дальнейшей судьбе, за два года до рукоположения в священники.

Итак, немного о его жизни. Он родился по новому стилю 22 января 1882 года. Родился на территории современного Азербайджана, близ местечка Евлах. Отец его происходил из духовного звания (Александр Иванович Флоренский). Он был инженером, образованным культурным человеком, но утратившим связи с Церковью, с религиозной жизнью. Мать, урожденная Сафарова, принадлежала к культурной армянской семье, обитавшей в Тбилиси (Тифлисе). Флоренский учился в тифлисской гимназии с двумя впоследствии выдающимися деятелями русского религиозного ренессанса - Ельчаниновьм и Эрном. Эрн умер в 1916 году от туберкулеза, а Ельчанинов уехал за рубеж, стал священником. Он несколько лет был священником в Париже, умер в 1934. Всему миру известна его книга "Записи" - это собрание небольших афоризмов, которое составили близкие после его смерти

Это была большая дружба. Тем не менее, по воспоминаниям Флоренского, которые у нас частично опубликованы в журнале "Литературная учеба", "Прометей" - мы видим, что он жил как бы на особом острове. Он больше воспринимал природу, чем людей. У него была особенная любовь к камням, растениям, краскам, в этом отношении он очень похож на Тейяра де Шардена, который тоже в детстве проявлял нежность к материи, я бы сказал влюбленность в материю. У Флоренского это было с детства. Быть может, даже мир людей был ему чужд и порой тягостен. Некто доктор Бохгольц, человек истово православный, начал было составлять с Флоренским словарь символов, и кто-то спросил у Бохгольца: "Что у Вас общего с этим человеком?" - "Мы оба не любим людей", - сказал Бохгольц. Ну, он, конечно, за себя говорил, едва ли можно было так сказать о Флоренском. Сегодня, читая его письма к близким, жене, детям, мы видим, какой огромный запас нежности, внимания, подлинной, удивительной какой-то любви скрывался в этом сердце. Но это было сердце не распахнутое, а наоборот, скорее закрытое, через которое не раз проходили болезненные трещины.

Не менее трех душевных глубоких кризисов потрясли жизнь Павла Александровича. Первый был благодетельным кризисом в период юношества, когда он, выросший в семье нерелигиозной, далекой от Церкви, однажды понял несостоятельность материалистического взгляда на мир и страстно стал искать выход из этого.

Другой кризис был тяжелый, как бы личный, когда он себя пытался выстроить. Такому человеку нести собственное бремя, бремя самого себя, было очень непросто. Один человек, знавший его, рассказывал мне, как Флоренский шутя говорил ему, что логически он способен доказать, и очень убедительно, вещи совершенно противоположные. Его интеллект был колоссальной машиной, но вместе с этим это не был только отвлеченный человек, это был человек глубоко страстный, теоретик. Бердяев вспоминает, как в монастыре у одного из старцев, куда его привезли благочестивые друзья, он видел молодого Флоренского: тот стоял в церкви и рыдал, плакал... Это была очень непростая жизнь.

И, наконец, когда ему было 42 года, был еще один кризис, если не считать кризиса перед самой революцией, который мало отмечен биографами. Это было перед революцией, в 1916 году, когда он написал книгу о Хомякове. Собственно, не о Хомякове, это было критическое исследование по поводу работы о Хомякове. И в нем он выдвинул целый ряд положений, которые вызвали резкую реакцию со стороны его ультраправославных друзей, в частности Новоселова (бывший толстовец, ставший православным, человек очень добрый и очень отзывчивый, но, конечно, не философского склада ума, очень высоко ценил Хомякова). Критика Хомякова вызвала у него такое смятение души, что он помчался в Сергиев Посад к Флоренскому и всю ночь его там... пилил, пока отец Павел не уронил голову и сказал: "Я больше не буду ничего писать о богословии". Чтобы такое признание вырвалось у такого человека, автора столь знаменитой книги как "Столп и утверждение истины", - это должно быть непросто. И в самом деле, после этого Флоренский больше не пишет на темы религиозно-философские. Последнее его как бы прощание с сугубо богословским миром - это его лекции по философии культа. Они были изданы лишь много-много лет спустя, посмертно, и, пожалуй, вызвали самую резкую критику.

Сложный и противоречивый человек был отец Павел. Он кончил Московский университет как блестящий математик, его оставляли при кафедре. Математика была для него своеобразной основой мироздания. В конце концов, в дальнейшем он пришел к мысли, что вся видимая природа в итоге может быть сведена к неким незримым опорным точкам. Вот почему он так любил Платона, ибо для Платона невидимое было источником видимого. Всю жизнь Павел Флоренский любил Платона, изучал Платона, толковал его. И надо сказать, что это не удивительно. Английский философ Уайтхед говорил, что вся мировая философия является лишь подстрочными примечаниями к Платону. Платоновская мысль раз и навсегда определила главные направления человеческого духа и человеческого мышления.

Немалое влияние на Флоренского в студенческие годы оказал Владимир Соловьев. Надо сказать, что оба они были платониками, обоих волновали проблема духовной основы бытия и тема таинственной Софии - Премудрости Божией. И, может быть, поэтому Флоренский старался оттолкнуться от Соловьева, он почти не ссылается на него, если ссылается - то критически. Между тем в истории мысли они стоят очень близко, ближе, чем подозревал сам Флоренский.

Но математика не стала его подругой на всю жизнь. Он оставляет научные занятия, переселяется в Сергиев Посад, поступает в Духовную академию. Андрей Белый, который знал его в эти годы, нежно и иронично говорит об этом юноше с длинными волосами, он говорит, что его называли "нос в кудряшках", потому что у Флоренского было смуглое лицо, доставшееся от армянской матери, гоголевский нос и длинные курчавые волосы. Он был небольшого роста, хрупкого сложения. Говорил тихо, особенно потом, когда поселился в монастыре, он невольно усвоил себе такой... монастырский стиль поведения. Когда в 1909 открыли памятник Гоголю (настоящий памятник Гоголю - не этого истукана, который сейчас стоит, а тот, который теперь во дворе), так вот, когда сняли материю, один человек воскликнул: "О, так это же Павлик!" Действительно, и эта согнутая фигура, и эти волосы, и этот нос - это все было удивительно похоже.

Сергей Иосифович Фудель, церковный писатель, умерший лет 15 назад, сын известного московского протоиерея Иосифа Фуделя (который был другом Константина Леонтьева) в юные годы сталкивался с Флоренским. Он описывал мне его внешность, жесты и говорил, что больше всего он походил на ожившую египетскую фреску. Можно было долго слушать его тихий разговор с отцом, рассказывал он; не всегда было понятно, о чем они говорили, но там мешалось все: и дамские моды, которые являются точным индикатором, определяющим стиль данной цивилизации; и какие-то оккультные опыты; и тайна красок икон; и какие-то тайные, глубинные значения слов - Флоренский на всю жизнь сохранил филологический и философский интерес к смыслу того или иного слова.

У него был друг Сергей Троицкий, к которому Флоренский в юности был очень привязан. Разлука с этим другом его ранила жестоко: Троицкий уехал в Тифлис и там через несколько лет трагически погиб. Ему и была посвящена главная из напечатанных (до сих пор) книг Флоренского, которая называется "Столп и утверждение истины".

Книга вышла в 1914 году, но имела большую предысторию. Когда он учился в Духовной академии, его интересовало все. Он погрузился в библиотеки, изучал древние манускрипты, символы. Андрей Белый вспоминает, как Валерий Брюсов внимательно слушал его разъяснения, когда он толковал ему какие-то эмблемы, монограммы. Флоренский очень любил генеалогии. Владимир Фаворский, известный художник (я думаю, вы все его знаете), впоследствии нарисовал для Флоренского экслибрис, который изображал рыцаря, пронзенною стрелой, в руках у него - свиток с генеалогией. Каждый может это понимать, как ему вздумается, но рыцарь всегда напоминает об аристократизме и внимательном отношении к предкам.

Флоренский хотел в своем творчестве быть только интерпретатором огромного наследия - литургического, литературного, философского, богословского. В "Столпе" он просто прячется за этим. Но это только лишь метод, особый метод - ну, скажем, назовем его "литературно-научным измерением". У него были свои мысли, свои подходы, и надо только уметь находить и прочитывать, что кроется за тем обилием материала, который он дает.

Очень влекло его ко всему таинственному. По некоторым сведениям, в молодости он занимался и спиритизмом, и всякого рода оккультными вещами; естественно, потом он от этого оттолкнулся. Одна из ранних его статей как раз и направлена была против оккультизма. И для него оставалось проблемой, как познать оккультные вещи, не прикоснувшись к ним на опыте. Это всегда было для него камнем преткновения и какого-то рода своеобразным соблазном.

В Сергиевом Посаде он становится преподавателем истории философии - по одной простой причине. Я полагаю, что его учителя не могли не заметить оригинальности его мысли и боялись, что, если он станет преподавать богословие, не внесет ли он слишком много своего. И потому он был (правда, очень корректно) оттеснен на историю философии.

Надо отметить, что миф о том, что выдающиеся иерархи того времени относились к его теории враждебно, мало обоснован. Прежде всего, ректор нашей академии епископ Федор - человек весьма ортодоксальный - высоко оценил главную работу Флоренского "Столп и утверждение истины" (эта работа стала его диссертацией). Она действительно наполнена массой спорных концепций, неожиданных выводов, нетривиальных подходов. Но епископ Федор показал здесь свою широту. Говорили, что знаменитый Антоний Храповицкий, митрополит, человек с очень острым языком, сказал, когда прочел "Столп", что это букет ересей или хлыстовский бред. Неизвестно, точно ли это, но по документам, по письмам известно, что впоследствии Антоний относился к Флоренскому с большим уважением, как и многие ученые, богословы, философы. Булгаков - так просто любил его горячо. Розанов Василий Васильевич, человек огромного таланта и ума, но совершенно неуправляемого пера, метавшийся от глубокого антихристианства к глубокой любви по отношению к Церкви, буквально уцепился за Флоренского (он жил в Загорске, и умер там от голода в 1919 году). Флоренский часто посещал его.

Но таковы были не все. Возглавлявший кафедру нравственного богословия профессор Михаил Михайлович Тареев (тоже довольно крупная фигура в русском религиозном возрождении) считал все направление, которое поддерживал молодой Флоренский, чистым бредом. И заметьте, какова была широта богословской мысли: под крышей одной академии два профессора заведовали кафедрами, рядом, не разделяя взглядов друг друга. Конечно, оба они были христианами, оба были православные, оба были талантливые. Но на дух не принимали друг друга! Флоренский принадлежал к миру романтики начала века, он был близок к Нестерову, к тому романтизированному образу православия, который тогда только стал возникать в сознании интеллигенции; он был ценителем и эстетом, любителем старины, любителем древней эмблематики, символов. Тареев считал все это гностицизмом, мусором в христианстве, признавал только Евангелие и главным образом - его нравственные основы. Для него "Столп" - это был один вздор. Между ними шла борьба. Крупная борьба. (Тареев был несколько старше, он умер в 1934.) Но эта борьба всегда была все-таки в рамках,- я бы сказал, джентльменства. Во всяком случае они продолжали до самой революции работать бок о бок, хотя это было очень трудно. Надо сказать, что вместе с революцией победил Тареев. Флоренский был снят с поста редактора журнала "Богословский вестник" и стал им Тареев, но журналу уже оставалось существовать недолго: все эти дискуссии были решены смертельным недугом, который овладел всей культурой.

Когда Флоренский учился и потом работал в академии, на него повлияли два духовные лица: Серапион Машкин, совсем почти никому неизвестный монах, философ, так сказать, доморощенный; и старец Исидор из Гефсиманского скита под Загорском. Оба они в скором времени скончались. Их мысли и дух каким-то образом отразились в книге "Столп и утверждение истины". Таково название книги, данное человеком, прошедшим через бурю сомнений. Эта буря в ней запечатлена. Подзаголовок - "Опыт православной теодиции" ("теодиция" - это старинное слово, придуманное Лейбницем в XVII веке - "богооправдание", то есть как совместить благого Бога и зло в мире). Если вы думаете, что это трактат, в котором последовательно и систематически излагается какая-то концепция, вы ошибаетесь. Здесь нет глав, а есть письма, обращенные к другу. И это намеренно. (Это, кстати, вызывало большое недовольство в академических кругах.) Флоренский при издании книги потребовал, чтобы она была напечатана особым шрифтом. В каждой главе были виньетки, взятые из латинского трактата XVIII века, виньетки с подписями, очень лаконичными и трогательными. Почти каждая глава открывалась лирическим вступлением. Ученейшая книга, научные комментарии которой занимают почти половину текста, с тысячами и тысячами выдержек из авторов древних и новых, написана как лирический дневник! Что это, каприз? Нет, не каприз, это то, что в скором времени в Европе назовут экзистенциальной философией. Это не философия теории, а философия человека - живого человека.

Это очень личная книга. Книга, написанная от лица автора, как заметки. Мы находим тут выдержки из произведений древних и новых, из святых, подвижников, поэтов; тут же сложные логические выкладки. Лирическая увертюра - она должна была играть особую роль: ввести читателя в то состояние души, которое переживал автор, когда создавал ее. Мы должны помнить, что это огромное произведение "Столп и утверждение истины" было создано человеком, которому едва исполнилось двадцать с небольшим.

В 1908 году была первая публикация. Флоренский приходит к выводу, что истина есть интуитивно познаваемая, но одновременно разумно осмысляемая реальность. То есть, на его языке истина есть интуиция-дискуссия (через тире), то, что познается интуитивно и разумно.

Но вдруг он видит, что во всей, что ему известно, в конечном счете кроется противоречие. Он рассматривает... ну, скажем, мнимые числа в математике. Масса фактов в природе говорит о недостаточности формальной логики, приводит человека к мысли о том, что парадокс, или антиномия (антиномия, то есть глубочайшее противоречие, тезисы, исключающие друг друга), есть свойство бытия.

Особая глава "Противоречия" написана с гениальной силой. И сегодня физика подтвердила (концепции Нильса Бора и других физиков): в фундаментальных свойствах природы мы находим логические неснимаемые противоречия. И здесь возникает принцип дополнительности, который позволяет описывать явление с двух сторон, не давая им единой интеграции. Но это не значит, что Флоренский считал, что истина не существует как целое. Он образно выражался так целокупная истина, падая с неба, разбивается здесь на противоположные элементы, что есть возможность охватить целое, но для этого необходимо какое-то особое проникновение в реальность. И это проникновение идет за счет восприятия таинственного опыта Церкви.

Познание догматов Церкви, согласно Флоренскому, - это не просто интеллектуальное опознание некой системы взгядов, а это... вхождение в некий мистический опыт, через который потом ты изнутри приходишь к пониманию тайны Церкви. Церковь - это не просто организация, не какой-то институт, а это таинственное соединение людей с Богом и между собой. И в этом единении, когда "я" и "ты" открываются друг другу, и наконец - Высшему "Ты", рождается Любовь.

Многие, в том числе Бердяев, Тареев и другие религиозные философы того времени подвергли "Столп" резкой критике. Но, пожалуй, самая... жестокая статья о Флоренском была написана именно Бердяевым. Она называлась "Стилизованное православие". Флоренский - человек, выросший вне религиозной традиции, - весь входит, он хочет войти в нее до конца. Ученики Флоренского в академии рассказывали мне, что он всегда поражал учеников тем, что, идя по коридору, всем студентам низко, по-монашески кланялся ему хотелось во всем принять... формы традиционные.

Бердяев был другим - для него достоинство человека было выше всего, и став христианином, он оставался таким же демократом и аристократом одновременно, и никогда бы не стал вот так себя вести. Это были разные люди. Нельзя судить одного или другого. Надо понимать, что многообразие - это украшение жизни. И Флоренский - тихий, скромный, с глазами, опущенными вниз, как говорит ядовитый Бердяев, "говоривший искусственным голосом"; и Бердяев, который грохотал, огромный человек, со своим нервным тиком, - это все разные люди, и это богатство, и ни в коем случае нельзя нас лишать этого богатства.

Что же там, в "Столпе", есть такого главного, специфического? Попытка найти (я грубо сейчас буду говорить) - попытка найти Бога в этом цветке. Он называл это впоследствии конкретным идеализмом. Он все больше и больше убеждался, что теория не витает где-то в облаках, а что все взаимосвязано и взаимопроникается, что Божественный Дух рядом со всем, в обычном, в мелочах.

Единственное, что было Флоренскому, по-видимому, плохо доступно, это исторический взгляд на вещи. Он был внеисторичным человеком, его называли александрийцем, он как бы принадлежал прошлому, пришел из прошлого. Однако, как отмечает известный наш современный историк философии Гальцева, он принадлежал авангарду, хотя пришел из прошлого. Человек, который душой больше понимал Андрея Белого, чем иные его друзья, конечно принадлежал к тому российскому авангарду, который породил и символизм, и все это, любопытное, полумистическое, с оттенком какого-то таинственного эротизма, движение.

Десятые годы несли на себе совершенно определенную печать. Мы должны воспринимать их как удивительный феномен. Это не были люди, лишенные, как некоторые хотят их изобразить, слабостей. Да, они поддавались веянию времени, какому-то запаху утонченного тления, который тогда носился в воздухе. Это естественно. И Блоку это было свойственно, и Брюсову, который играл во всякую чертовщину, и Сологубу, и художникам, которые работали вокруг. Эго была определенная среда. Но Флоренский не принадлежал ей целиком, он принадлежал другой среде - богословов Сергиева Посада, где его приняли, любили, несмотря на выходки Тареева и его партии.

Волков, один из учеников Флоренского, рассказывает, как набивалась студенческая аудитория, когда Флоренский читал свои лекции по истории философии. Как он ходил бочком, становился за стол (на кафедре никогда не был) и тихим голосом, часто опустив глаза, он рассказывал, все слушали. Правда, некоторые говорят, что они не понимали ни-че-го. "Вы поняли?" - спрашивал Флоренский. "Честно говоря, Павел Александрович, ни слова". И я вам скажу от себя, что дело было не в сложности мысли Флоренского. Да, она была сложна, но достаточно ясна, чтобы ее мог понять каждый человек, серьезно подумав. Надо сказать, что в послесловии "Столпа" написано, что эта книга общедоступная - это некий юмор ученого. И люди поняли его.

Сергей Иосифович Фудель рассказывал мне, что когда он в 1914 году прочел эту книгу, он вернулся к Церкви внутренне. Потому что он жил душой в символической богеме, и церковный мир казался ему миром устаревшим, окоченевшим, склеротичным - что-то такое от Островского. И вдруг он увидел, что о Церкви можно писать таким же изощренным способом, как пишут символисты, как пишет Андрей Белый. И я могу это подтвердить на своем примере. Я был студентом 1-го курса, когда впервые прочел "Столп и утверждение истины" (это было в год смерти Сталина), и книга меня потрясла, но потрясла именно тем, что, подобно Соловьеву, Флоренский предстал как человек, стоявший на вершине культуры, а не пришедший в нее откуда-то со стороны и пользующийся ее плодами только для своих нужд, что он сам был культурой. И Флоренский, и Соловьев - это сама культура олицетворенная. И она-то свидетельствует о Церкви, о Христе, о христианстве.

Когда в "Столпе" развивается мысль о том, что истина парадоксальна, антиномична, - нас подводят к главной тайне догмата. Я думаю, что многие из вас знакомы с основными христианскими догматами. И вы сразу же заметите, что именно парадоксы пронизывают все: Бог един - но Он же в трех лицах; Христос - человек, - но Он же - Бог; он подлинный человек - и истинный Бог. И так далее. Ну, скажем, человек свободен, но в то же время Бог все предвидит. На парадоксах строится все. Ибо истина парадоксальна так же, как парадоксальна сама реальность бытия. И огромная заслуга Флоренского, что он, молодым еще человеком, сумел это показать.

Он принял священный сан в 1911 году. Едва ли его тянуло к службе просто на приходе. Один из современников рассказывает, что Флоренский очень не любил церковного быта (в дурном смысле слова) и, как человек глубоко интеллигентный, рафинированный интеллигент, вероятно, томился бы, если бы его отправили куда-то на приход. Но его судьба уже была предрешена. Он был ученым, профессором академии. До самой революции он служил в Сергиевом Посаде. Был также полковым священником - на некоторое время, в 1915 году, во время первой мировой войны, его отправили на фронт, и он очень ярко описывает свои переживания.

Незадолго до того, как он принял сан, он женился на сестре своего друга, Гиацинтовой, молодой сельской учительнице. Я ее смутно помню (с детства), но хорошо помню ее племянницу, которая была близкой подругой моей матери. Анна Михайловна Гиацинтова действительно понесла крест, выйдя замуж за гения (все уже тогда понимали, что этот человек - гений). И трудная жизнь, и впоследствии горькая судьба. Умерла Анна Михайловна уже в 1970-х годах. Кстати сказать, дом не только сохранился, но и сейчас, если вы пойдете по Пионерской улице, за кинотеатром вы увидите надпись, старую, 1920 годов, номер дома и надпись: "Хозяин П. А. Флоренский". Эта надпись каким-то чудом уцелела и пережила своего хозяина. Дети и внуки Флоренского стали учеными, один из внуков - крупный ученый Павел Васильевич, другой - монах и биограф его, исследователь.

В "Богословском вестнике" Флоренский печатал ряд интересных работ, тоже спорных, работ об идеализме. Его всегда интересовала магия. Он говорил о магическом происхождении платоновской философии, о влиянии человека на землю. Эта тема его приковывала необычайно. Поэтому он страшно интересовался старинными поверьями, народными обрядами. Почему? Потому что центральной интуицией (я подчеркиваю, постарайтесь это уловить), центральной интуицией философии Флоренского было всеединство - то, что было у Соловьева. Все взаимосвязано. Весь мир пронизан едиными силами. И божественная сила входит в мироздание, нет ничего отделенного, а все переплетено, в одном месте болит - в другом чувствуется. На этом основании он пытался построить свою философию культа. Для него культ был не просто символом нашего внутреннего состояния (как обычно мы понимаем культ - это внешний знак, знак психологический, эстетический, ритуальный знак моей веры, моей встречи с Богом) - для Флоренского это было нечто большее. Культ был бы чем-то связующим реальность с символом. И он создавал необычайно сложную систему. Уже после революции он провел цикл "Философия культа", где число таинств он выводил из природы. В этих его лекциях было много спорного, очень много спорного.

Когда наступила революция, он пытался войти в общественную жизнь. Каким образом? Надо сказать, что еще во время революции 1905 года он вместе со своими друзьями создал Христианское Братство Борьбы - такое религиозно-революционное движение. Когда Флоренский был уже в академии, он произнес проповедь (студентам не разрешалось произносить проповеди), она называлась "Голос крови" и была опубликована. Это обличительная речь по поводу казни лейтенанта Шмидта. (За это Флоренского арестовали.)

После революции он не эмигрировал и никогда не высказывал открыто своего отношения к власти. Он работал. Он осознал себя ученым, который будет трудиться для своего отечества. Лавру ведь закрыли не в один день. сначала в ней хотели сделать музей, и Флоренский вошел в состав комиссии, которая изучала памятники музея. И в своей работе, посвященной деятельности этой комиссии, он пытался доказать, что целокупная эстетика лавры не может существовать без монахов, без богослужения. Если хотят сделать музей - пусть делают, но чтобы оставить там и службу. Конечно, это было наивное предложение, никто тогда не собирался службу оставлять, и лавра, и академия были закрыты. Но до конца 1920-х годов он читал отдельные лекции студентам, которые ютились уже вне Загорска, в одном скиту. Но он продолжал работать.

Одна из выдающихся работ Флоренского была посвящена диэлектрикам, мнимости геометрии - одна из последних его философских научных работ. А потом шли только исследования в области инженерии. Он читал лекции по эстетике и по самым различным инженерным проблемам. Служить он уже не мог. Потому что человек, находящийся на советской работе, даже если он духовное лицо, не имел права священнического служения. Но чтобы доказать, показать людям, что он... не отрекся, он приходил на лекции в рясе.

Мой отец учился у него и вспоминает, что было странное зрелище: конец 1920-х годов, Технологический институт, входит такой маленький, в рясе, длинные волосы. Но - все его очень уважали. Был даже случай, когда Лев Троцкий спросил, а почему он ходит в рясе? Флоренский ответил: "Я не снимал с себя сана, поэтому я не могу иначе". Троцкий сказал: "Ну, пусть ходит". И более того, они потом даже ездили вместе на машине, Троцкий брал его к себе в открытый автомобиль, и москвичи видели такую картину: Троцкий, как Мефистофель, в пенсне и рядом с ним Флоренский в своем подряснике ехали по Москве, и все ужасались. Каменевы тоже хорошо к нему относились. Флоренский был широко известен в самых разных кругах, но это не помогло ему спастись.

Когда началось приближение сталинизма, его один раз ссылали в Нижний Новгород, а потом в 1933 году он был арестован. Отправлен на БАМ (БАМ ведь долгострой, его строили еще тогда), где он был ограблен, жил в очень трудных условиях. Его письма жена бережно сохранила. Потом Флоренского отправили в лагерь, на мерзлотную станцию, где он работал по вечной мерзлоте, а впоследствии был переведен в Соловки, где работал по проблемам добычи йода. В тех тяжелых соловецких условиях он создал машину, аппарат, который помогал добывать йод, облегчить чудовищный труд рабочих. В письмах Флоренского к детям, к жене он весь в науке. В этих невероятных условиях он погружен в исследования. Он писал о Моцарте, он, который раньше был скорее меланхоликом, пессимистом, вдруг утверждал радостного Моцарта! Он восхищался Расином; в письмах (которые напечатаны, я вам уже говорил, в журнале "Наше наследие") он присылал рисунки тех водорослей, которые он изучал.

Трогательно, с большим интересом, Флоренский описывает жизнь животных соловецкого края, детям своим пишет о том, что родились морские свинки, как вел себя лис чернобурый. 24 января 1935 года он писал, что позавчера праздновал свой день рождения, 54 года, пора подводить итоги. В скором времени он набрасывает в одном из писем перечень того, что он сделал, в каких направлениях двинул науку. Вот его строки. Впрочем, перечислять даже, может быть, и не стоит, потому что очень много - двенадцать пунктов только по математике, электротехнике. Да и сам он очень осторожен, потому что все смотрели цензоры.

И вот горькие слова, которые мы читаем в этих письмах: Флоренский пишет, что "обществу не нужны его знания". "Ну что ж, тем хуже для общества". И это было - правда, потому что пострадало наше общество. "Фактически, - пишет он, - уничтожение опыта всей жизни, который теперь только и созрел, мог бы дать полные плоды. На это я не стал бы жаловаться, если б не вы. Если обществу не нужны плоды моей жизни и работы - пусть остается без них. Это еще вопрос, кто больше наказан - я или общество - тем, что я не проявляю того, что мог бы проявить. Но мне жаль, что я вам не могу передать своего опыта, и главное - не могу приласкать вас, как хотелось бы и как мысленно всегда ласкаю". Пройдет всего два года, и пуля убийцы-палача прервет эту прекрасную жизнь.

Особая тема - толкование Флоренским проблемы Запада и Востока. Он чувствовал, что развитие западной цивилизации несет в себе немало опасных уклонов. И что уклон, который захватил Россию как часть Европы, начался с эпохи Ренессанса, который он резко отрицал. Хотя он как философ со своим всеединством был очень близок к ранессансным мыслителям такого типа, как Парацельс, Бёме и другие.

В книге "Иконостас" он пытался противопоставить Восток и Запад. Но сделал это не совсем точно, потому что он противопоставлял Запад ренессансный Востоку средневековому - Руси и Византии. А между тем в средние века на Западе тоже было символическое искусство, тоже было иное мировидение. А когда Ренессанс проник к нам, на Восток, то также внес свою грубость, чувственность, посюсторонность. Флоренский всегда был настроен антизападнически, и в этом смысле антиэкуменически. И только когда он увидел, что, как и всегда, конфронтация христиан привела к колоссальной катастрофе Русской Церкви, которая осталась одна, в изоляции, и ее сокрушили, потому что никто не мог ей помочь, то стал пересматривать свои взгляды.

Вот об этом последнее свидетельство. Это 1923 год - он пишет небольшие заметки о православии. Называется одна из заметок "Христианство и культура". Он пишет о том, что разделение между христианами происходит не потому, что есть разные догматы, обряды и обычаи, а из-за отсутствия настоящей веры, настоящей любви. "Христианский мир, - пишет он, - полон взаимной подозрительности, недоброжелательных чувств и вражды. Он гнил в самой основе своей, не имеет активности Христа, не имеет мужества и чистосердечия признать гнилость своей веры. Никакая церковная канцелярия, никакая бюрократия, никакая дипломатия не вдохнет единства веры и любви там, где нет его. Все внешние склейки не только не объединят христианского мира, но, напротив, могут оказаться лишь изоляцией между исповеданиями. Мы должны сознаться, что не те или другие различия учения, обряда и церковного устройства служат истинной причиной раздробления христианского мира, а глубокое взаимное недоверие, в основном, вере во Христа, Сына Божия, в плоти пришедшего". И в заключение Флоренский говорит о том, что поиск необходим для единства и "необходимо, пишет он, выработать особые, более честного характера тезисы объединения с Римско-Католической Церковью. Главным образом тут должно быть сформулировано первенство чести и всехристианской инициативы, по праву принадлежащее римскому епископу". Это писалось в 1923 году, летом. В лагере ему пришлось сидеть вместе с многочисленными христианами всех исповеданий, с верующими и неверующими. Опыт был горький, трудный. Как он его преломил, мы не всегда можем понять, ибо письма его, разумеется, все пронизаны внутренней цензурой. Но, я думаю, прав был младший современник и ученик Флоренского, Алексей Федорович Лосев, который сказал, что Флоренский никогда не изменял себе, что, приняв какую-то начальную интуицию христианского платонизма, он пронес ее до конца своих дней, вплоть до своей мучительной кончины.

Насильственно вычеркнутый из анналов отечественной культуры, философии, великий богослов, великий ученый, великий инженер, великий деятель культуры сегодня снова возрождается. Вы знаете, что недавно в ЦДЛ была выставка документов, прошло множество симпозиумов, конференций, посвященных ему, как у нас, так и за рубежом. Я думаю, что знакомство с таким человеком через его книги, которые скоро выйдут, для тех, кто любит философию (а философия есть любовь к мудрости), будет большим праздником и немалым открытием. Даже те, кто не согласится с многими идеями Флоренского (а это совершенно необязательно, он и не настаивал на этом), немало обогатятся от чтения и размышлений над страницами его книг.

Этот человек был выдающимся математиком, философом, богословом, искусствоведом, прозаиком, инженером, лингвистом и мыслителем государственного масштаба. Судьба уготовила ему мировую известность и трагическую судьбу. После него остались труды, рождённые его могучим умом. Имя этого человека ― Флоренский Павел Александрович.

Детские годы будущего учёного

21 января 1882 года у инженера-путейца Александра Ивановича Флоренского и его жены Ольги Павловны родился сын, которого нарекли Павлом. Семья проживала в местечке Евлах Елизаветпольской губернии. Ныне это территория Азербайджана. Кроме него в семье впоследствии появятся ещё пятеро детей.

Вспоминая о своих ранних годах, Павел Флоренский напишет, что с детства имел склонность замечать и анализировать всё необычное, выходящее за рамки обыденной жизни. Во всём он был склонен видеть скрытые проявления «духовности бытия и бессмертия». Что касается последнего, то сама мысль о нём воспринималась как нечто естественное и не подлежащее сомнению. По собственному признанию учёного, именно детские наблюдения впоследствии легли в основу его религиозно-философских убеждений.

Обладая глубокими знаниями полученными в университете, Павел Флоренский стал профессором ВХУТЕМАС и одновременно принимал участие в разработке плана ГОЭЛРО. На протяжении двадцатых годов им был написан целый ряд капитальных научных трудов. В этой работе ему оказывал содействие Троцкий, что впоследствии сыграло в жизни Флоренского роковую роль.

Несмотря на представлявшуюся неоднократно возможность покинуть Россию, Павел Александрович не последовал примеру многих представителей русской интеллигенции, уехавших из страны. Он был одним из первых, кто попытался сочетать церковное служение и сотрудничество с советскими учреждениями.

Арест и заключение

Переломный момент в его жизни наступил в 1928 году. Учёный был сослан в Нижний Новгород, но вскоре возвращён в Москву. К началу тридцатых годов относится период травли учёного в советских печатных изданиях. В феврале 1933 года он был арестован и через пять месяцев решением суда приговорён к десяти годам лишения свободы по печально известной пятьдесят восьмой статье.

Местом, где ему предстояло отбывать срок наказания, был назначен лагерь в Восточной Сибири, названный как бы в издёвку над заключёнными «Свободным». Здесь, за колючей проволокой, был создан научный отдел управления БУМЛАГа. Работали в нём учёные, оказавшиеся в заключении, как и тысячи других советских людей, в эту безжалостную эпоху Вместе с ними вёл научную работу и заключённый Флоренский Павел.

В феврале 1934 года его переводят в другой лагерь, находившийся в Сковородино. Здесь располагалась мерзлотная станция, на которой велись научные работы по изучению вечной мерзлоты. Принимая в них участие, Павел Александрович написал несколько научных работ, в которых рассматривались вопросы, связанные со строительством на вечной мерзлоте.

Конец жизни учёного

В августе 1934 года Флоренского неожиданно поместили в лагерный изолятор, а через месяц отконвоировали в Соловецкий лагерь. И здесь он занимался научной работой. Исследуя процесс добывания йода из морских водорослей, учёный сделал более десятка запатентованных научных открытий. В ноябре 1937 года решением Особой тройки НКВД Флоренский был приговорён к смерти.

Точная дата смерти неизвестна. Дата 15 декабря 1943 года, указанная в извещении, высланном родственникам, была ложной. Похоронен этот выдающийся деятель российской науки, который внёс неоценимый вклад в самые различные области знаний, на Левашовой пустоши под Ленинградом, в общей безымянной могиле. В одном из своих последних писем он с горечью писал, что истина состоит в том, что за всё, что даёшь миру хорошего, ждёт расплата в виде страданий и гонений.

Павел Флоренский, биография которого очень схожа с биографиями многих российских деятелей науки и культуры той поры, был посмертно реабилитирован. А через пятьдесят лет после его смерти увидала свет последняя книга учёного. В ней он размышлял о государственном устройстве будущих лет.